Ирина Ульянина. Новая Сибирь, 27 июля 2012 г.

ШКВАЛ, ураган красок, лава страстей, бездна обаяния, неизбывная энергия и яркий открытый темперамент — таким Вадим Кириченко предстает в образах на сцене. Играет так заразительно, зажигательно, что, кажется, способен станцевать и на отвесных стенах просцениума, и пробежаться по потолку. Вернее, забраться на колосники. Я даже побаивалась вызывать обладателя благозвучного тенора Кириченко на разговор, приглашать на интервью, ибо шквалу и лаве надо как-то соответствовать, а откуда взять такую нечеловеческую энергию?.. И вот мы побеседовали. Оказалось, вне сцены ведущий из когорты молодых солистов труппы совсем иной, нежели на подмостках, — вдумчивый, рассудительный и оттого не менее харизматичный.

— Вадим, скажи, пожалуйста, в каком возрасте состоялось твое первое публичное выступление? Я не имею в виду профессиональную сцену, подозреваю, что ты и в школьном возрасте пел, вообще всегда любил «повыступать».

— Это точно. Мама говорит, голос у меня прорезался рано: я громче всех орал по утрам, когда она оставляла меня в яслях. Слышно было даже на станции «Новосибирск Южный», откуда моя мама на электричке уезжала на работу. Первыми моими благодарными слушателями были воспитательницы и нянечки в детском саду. На прогулках, пока остальные дети играли в песочнице или катались с горки, я устраивал для педагогов концерты в беседке. Пел хиты Пугачевой, Леонтьева, все, что тогда было модно, вплоть до репертуара групп «Арабески» и «Бони М». Английского, естественно, не знал, но с азартом, с большим эмоциональным подъемом распевал «Бахама, Бахама-мама». Смешно и приятно вспомнить.

— Ты так отчетливо помнишь свои детские ощущения?

— Да, я дорожу впечатлениями из детства. Помню, как одни из самых счастливых моментов, музыкальные занятия в детсаду. К нам в группу приходила женщина с зеленым, отливавшим перламутром баяном, она мне представлялась кем-то вроде волшебницы, когда аккомпанировала и, обращаясь ко мне, говорила: «Мальчик черненький, давай-ка запевай!» Очень хорошо помню первую песню о коте Мурлыке, которую разучил на занятиях и исполнил сольно на утреннике. Мама, приготовившая мне костюм с бантом на шее, прослезилась на выступлении, хотя много раз слышала мои репетиции дома. Я по наитию нажимал на жалость, взывал к сочувствию и уважению, выводя: «Вместо микрофона хвост берет Мурлыка, песенка не новая, но зато своя...» Вот эту СВОЮ песню всю жизнь ищет каждый артист. И первая детсадовская роль кота для меня стала символичной — я постоянно играю котов в детском репертуаре нашего театра. Играю Кота в «Бременских музыкантах», я — Кот из «Кота в сапогах», котенок из «Кошкиного дома».

— Вадим, очевидно, что ты парень не из робкого десятка — то, что нужно для артиста. А музыкальные и вокальные способности от кого передались?

— От родителей. Мой отец прекрасно владел аккордеоном, но он недолго жил с нами, меня воспитывала одна мама, она медсестра по профессии, а голос имела изумительный, всегда участвовала в самодеятельности, да и дома часто душевно пела, когда собирала гостей. Именно своей маме Анне Григорьевне я благодарен за то, что дала мне верное направление, определила параллельно с общеобразовательной школой заниматься в музыкальной школе по классу аккордеона. А насчет робости скажу: да, я не робкий, но самокритичный до невозможности. Например, я не могу спокойно смотреть записи спектаклей со своим участием. Мне все, что сделано, не нравится, все хочется переделать, перепеть.

— В том и прелесть театральных действ, их отличие от кино, что они происходят здесь и сейчас, нет возможности зафиксировать успех и провал тоже. Отсюда вопрос: как ты настраиваешься перед спектаклем?

— О, это всегда такое... несколько паническое состояние. Вернее, настраиваюсь на каждый спектакль по-разному, но всегда ужасно волнуюсь, будто в первый раз. Редко, но случается, что в день перед спектаклем вдруг возникает апатия; пасмурная погода, накопившаяся усталость влияют на настроение, ничего не хочется делать. Через силу едешь в театр и когда видишь, как собираются зрители, вдруг включаешься, зажигаешься и играешь еще лучше, чем в тот день, когда долго и упорно настраивался. Состояние волнения, смешанного с радостным возбуждением, накануне выхода на сцену сопоставимо с тем все нарастающим, нетерпеливым ожиданием, предвкушением, которое я испытывал в детстве. Мы школой, классом часто посещали театры, а в музыкальной школе распространяли еще и билеты на скрипичные, фортепианные, симфонические концерты в филармонию или в оперный. Я всегда помещал билет между стекол в книжном шкафу и мысленно считал дни, оставшиеся до начала спектакля или концерта.

— Иногда возникало разочарование оттого, что ожидания не сбылись?

— Нет, никогда. Я был настолько благодарным зрителем, что поглощал все, что предлагали, априори с искренним восхищением. Другое дело, чья-то исполнительская манера трогала больше, чья-то меньше. А в целом любой концерт, любая музыка будоражила душу. Из драматических спектаклей больше всего меня потряс в детстве тюзовский «Все так просто, господа». Уснуть после него не мог.

— Мне он тоже памятен, в нем все персонажи — собаки, а собак почему-то жальче, чем людей. Впрочем, понятно почему — животные беспомощны.

— Да, персонажи как бы собаки, а речь-то идет о людях, о человеческих взаимоотношениях. Я через этот спектакль понял, что такое метафора, аналогия, собирательный образ и суть прочих понятий.

— В этой связи скажу, что мне очень нравится пьеса Шумана «Отзвуки театра», где музыкальная тема наплывает и отступает, как морская волна, но не отпускает тебя. Я в театре часто испытываю раздражение и недоумение, но реально часто не могу уснуть после хороших и гениальных спектаклей, они удивительным образом внедряются в сознание, становятся частью жизни. Кстати, в юности я женихов проверяла именно тем, что назначала свидания в театрах, и если парень был глух к искусству, дремуч, не отзывался, не реагировал на те же самые вещи, которые трогали меня, говорила: «Прощай, мы больше не увидимся с тобой никогда!»

Это я, Вадик, так плавно подвожу тебя к другой очень важной теме, к тому, что тебе очень повезло с женой. Ты как выбирал — глазами или умом? Ты, положа руку на сердце, относишь себя к ловеласам или к циникам? Мне кажется, ты явно не женоненавистник.

— Верно вам кажется. Я неравнодушен к женскому полу, я из тех, кто провожает красавиц взглядом, флиртовать обожает, а дальше флирта не идет, влюбляться и жениться не торопится. Недаром мне часто достаются роли легкомысленных типов, а то и вовсе женские роли, как в «Тетке Чарлея» или «В джазе только девушки». Девушек люблю, но умозрительно. Кстати, мой сын Митя, которому два с половиной года, в этом похож на меня. Приводишь его во двор, он радостно восклицает: «О, девочки!», обожает играть с девчонками — нежными созданиями, но тут же о них забывает, если находится более увлекательное занятие.

— У твоей жены Любы редкостный, удивительно ровный, спокойный, покладистый характер, она настолько позитивно настроенная, что находит повод для улыбки, для позитивных впечатлений даже там, где его нет. Постоянно светится улыбкой, как солнышко. К тому же весьма толковый, продвинутый музыковед. Вот почему я утверждаю, что тебе повезло. Есть от кого подзарядиться в доме, есть, с кем поговорить на профессиональные темы.

— Повезло, не спорю, не скрываю. Что интересно, я обратил внимание на Любовь Белоусову далеко не сразу, как она пришла работать к нам в театр, в литчасть. Оказывается, мы вместе на гастроли в Тюмень ездили — это я впоследствии узнал, увидев сделанные ею фотоснимки, а сначала будущую супругу в упор не видел, не различал. Может, потому что у них в кабинете литчасти постоянно собиралась толпа артистов, журналистов и прочих деятелей. Но вот однажды, отыграв утренний выездной спектакль в Бердске, вернулся в театр, потому что ехать домой в перерыве между вечерним спектаклем было бессмысленно, заглянул в литчасть, чтобы отдать видеокассету, и застал Любу в одиночестве. Она предложила мне чаю, и мы разговорились о музыкальных пристрастиях, о моей работе на радио.

— Радио, кстати, тоже немаловажная страница в твоей биографии, ведь ты работал в команде пионеров независимого радиовещания, на нескольких FM и УКВ станциях.

— Да, я еще в 1993 году, будучи студентом театрального училища, прошел конкурсный отбор, поступил на радиостанцию «Ерматель» ведущим утреннего эфира. Приучил себя просыпаться в пять часов утра, чтобы к 7.00 быть в форме, звучать. Затем работал в команде радио «Новосибирск», в программе «Репортер» и «Коробейники», вел «Музыкальный календарь», где заполнял эфир и мелодиями в стиле ретро, и джазом, и классикой. Оказалось, Люба мечтала стать ди-джеем на радио, заниматься чем-то подобным. С тех пор, после разговора tete-a-tete, мы стали общаться в основном при помощи эсэмэсок и телефона — она слушала мои эфиры и присылала свои комментарии и предложения. Дело было в марте 2006 года, а летом того же года я предложил ей провести вместе отпуск, съездить в Сочи. Предупредил Любу, что наша поездка ничего не означает, ни к чему не обязывает. Сказал, время покажет, нужны ли мы друг другу.

— И вот каково девушке, когда мужчина заранее освобождается от ответственности?

— Нет, я не боялся ответственности, наоборот, Любиной бабушке клятвенно пообещал, что буду заботиться о ее внучке. Но я — человек увлекающийся, непостоянный, ни о чем серьезном вроде создания семьи не помышлял, потому и предупредил. Я думаю, лучше честно расставить все по своим местам, а то там курорт, красота, релакс, полная эйфория... Кстати, мы очень весело ехали четверо суток в поезде. О чем только не переговорили!.. К тому же пассажиры в плацкартном вагоне — это же целая галерея образов. У нас была своя Анна Каренина, которая на каждой станции садилась на рельсы и нервно курила, был молчаливый мужчина, удивительно похожий на Путина. Нам даже жалко становилось, когда кто-то из попутчиков выходил, все воспринимались своими.

Ну а с Любой мы после поездки практически не расставались. Я не думал, не гадал, но вдруг ощутил, что жить без нее не могу. Мы следующим летом съездили еще к моим друзьям в Китай, а осенью поженились.

Так что я не безответственный, просто я такой немного тугодум. Я и для режиссеров не подарок, медленно осваиваю материал, медленно в роль вхожу. По этой причине я вряд ли смог бы сниматься в сериалах, где нужно сразу, мгновенно выдавать результат. Мне надо сначала ножками по сцене протопать, рисунок застолбить, выучить текст, а уже потом я буду вникать в режиссерские задачи, во внутреннюю логику образа и прочее. У меня только после долгих, многочисленных репетиций возникает свобода, возникают импровизации.

— На меня произвела большое впечатление премьера комедии «Моя жена — лгунья», где твой герой Джимми Джексон весь спектакль бегал с младенцами. Сам по себе музыкальный материал изумительный, сюжет уморительный, да еще в финале, на поклонах режиссер Михаил Михайлов объявил, что у тебя родился сын. Помню, ты прыгал от счастья, сам как ребенок.

— С этим спектаклем связано много счастливого и много трагического. Начать с того, что Михаил Михайлов когда-то сам играл в первой постановке «Лгуньи», которую осуществил тоже режиссер по фамилии Михайлов, и у нашего Михаила за три дня до премьеры родился сын Мишка.

— А сам актер и режиссер вскоре после вашей премьеры скончался. Я была поражена, поскольку на поклонах в марте он выглядел абсолютно здоровым, воодушевленным.

— Да, а на самом деле у него постоянно прихватывало сердце, были проблемы с давлением. В том же сезоне, но в июне, умерла мама как раз накануне спектакля. А меня некем было заменить, Ярослав Шварев, с которым мы исполняем Джимми в двух составах, как раз уехал на гастроли с «Глобусом». И я принял решение не отменять спектакль, не подводить, хотя был совершенно раздавлен горем. Вышел на сцену, перед глазами чистый лист, не соображаю, кто я, где я. Сначала имя героини перепутал, но потом собрался, разыгрался. Сейчас, анализируя тот день, думаю, что поступил правильно.

Театр помог мне пережить невосполнимую утрату. Понимаете, мама меня поздно родила — в 40 лет, у нас с ней никого, никаких родственников, кроме друг друга, не было...

— Но ты успел ее порадовать своими успехами в театре, и тем, что женился, и рождением внука.

— Да, кстати, Люба стала первой, единственной девушкой, которую одобрила моя мама. Она, вообще-то, была строгой, мне спуску не давала, за что я очень ей благодарен. У меня все детство прошло в обнимку с аккордеоном, в занятиях музыкой, в записях на студии, в подготовке к конкурсам. В 1989 году я завоевал Гран-при на городском конкурсе юных вокалистов, где председательствовала в жюри Зинаида Захаровна Диденко. А во второй раз мы встретились с ней уже в училище, и она посоветовала мне поступать в консерваторию.

— Я до сих пор не спросила, как ты, Вадим, поступал в училище. Предполагаю, это было отдельное шоу.

— О, да. Я поступал после восьмого класса, в 15 лет, рассудив, что раз мне не даются физика и математика, путь один — в артисты. Оказался самым младшим на курсе. Ужасно переживал из-за своего невысокого роста и ничего лучше не придумал, как надеть на творческий тур костюм с галстуком и кроссовки, в которые подложил бумагу, придавшую мне сантиметров пять. Ходить, естественно, было крайне неудобно. Подготовил басню в прозе Михалкова, чтобы убить двух зайцев — вот вам и проза, вот вам и басня. Сергей Владимирович Александровский, набиравший курс, выслушал и спросил: «Парень, а ты не цыган ли?» Я кивнул, да цыган по отцу. И мастер велел сплясать цыганочку. Вот сейчас в кроссовках, набитых бумагой, я бы никогда не рискнул, а тогда испытывал такой кураж, такое рвение попасть в артисты, что выдал танец с коленцами, с чечеткой технически безупречно и с большим азартом. Александровский заключил: «Берем».

У нас был дружный курс, почти полным составом пополнивший труппу, были изумительные педагоги. Азе Георгиевне Ефимовой я благодарен за постановку голоса, который как раз ломался: был юношеский альт, стал тенор с крепкой серединой. Любовь Борисова занималась с нами драматическим мастерством, научила общаться с партнером «на уровне ресничных отношений», как она это называла. А на четвертом курсе, в ноябре, я пришел в свой родной театр музкомедии, где набирали артистов хора. Татьяна Евгеньевна Горбенко прослушала меня и сказала: «Завтра участвуешь в «Марице». Я поразился: как? Сцену же надо сначала почувствовать. Главный хормейстер заверила, что изображать массовку несложно. Кстати, сейчас уже нет оперетт и мюзиклов со статичной массовкой, артисты хора действительно играют — наш директор и худрук Леонид Кипнис заботится, чтобы репертуар был адекватен времени. А тогда мы называли массовку «великим стоянием».

— Твоей нагрузке не позавидуешь. Утром работа на радио, затем учеба, вечером спектакли. Как выдерживал?

— Чем больше себя нагружаешь, тем лучше получается. Я в театре за месяц узнал весь репертуар, а вскоре получил настоящую роль — Расплюева в «Свадьбе Кречинского, которую очень любил, жаль, что спектакль сняли. Настоящий экстрим случился на выпускном курсе консерватории, весной 2002-го. Меня включили в группу, отправившуюся на длительные, четырехмесячные гастроли в Китай с программой «Ах, балет, балет». Вот тогда действительно пришлось дневать и ночевать в классах — я сессию, госэкзамены сдал за полторы недели досрочно. А еще учил песни на китайском языке. Мы с Вероникой Гришуленко в перерывах между концертными номерами исполняли вперемежку русские и китайские популярные песни: например, «Подмосковные вечера», которые знает, кажется, каждый китаец, на двух языках. Те гастроли, поездка, в которой мы объехали Китай с севера на юг и с запада на восток, реально перевернула всю мою жизнь.

— Почему?

— Я полюбил эту страну настолько, что воспринимаю второй родиной. После первой поездки было еще две — летом 2004 и 2005 года. Во-первых, принимали нас там всюду фантастически, с восторженными овациями. Во-вторых, у меня во всех городах появились друзья, причем не из числа зрителей, я знакомился в магазинах, на улицах, подружился с семьей хозяина кафе, с посетителями этого кафе. Очень люблю китайскую кухню, недаром мы все семейные торжества, например, 30-летие Любы, отмечаем в ресторане «Пекин». Посмотрите, у меня вся память мобильника в номерах китайцев, по десять раз в день выходим на связь.

— Ого! Сплошные иероглифы!.. Но этим летом ты в Китай не поедешь? Знаю, что лишил себя этого удовольствия, вообще какого-либо отдыха, потому что работаешь ведущим на юбилеях и свадьбах. Мои друзья из агентства праздников сообщили, что Кириченко нарасхват, все заказчики хотят именно Кириченко. А ты не устал от чужих торжеств?

— Я привык. Так сложилось, что в свой день рождения я всегда работаю, не отмечаю. А к проведению чужих праздников отношусь как к своим личным. Это не простая работа, она начинается задолго до даты проведения свадьбы. Я должен понять, чего хотят молодожены, выстроить индивидуальную программу, записать диск с минусовками. Но и этого мало. Всегда ориентируешься по ситуации. Кстати, с молодыми работать сложнее, чем со средним поколением. Молодежь зачастую снобы, сидят за столом пассивно и рассматривают тебя критически, типа: ну-ну, давай попытайся нас удивить, когда мы и не такое видели. А моя задача как ведущего — увлечь всех участников торжества общими танцами, конкурсами, песнями, убедить в том, что это не мой сольный концерт, а их торжество. Праздник получается, когда все вовлечены в веселье.

Могу сказать, что как шоумен я тоже состоялся. Ко мне всюду — в супермаркетах, на улице — подходят люди и благодарят, сообщают свои новости: у кого-то дочка родилась, машину купил, в Америку съездил. Иногда я в ступоре, не узнаю этих людей в лицо, оказывается, много лет назад вел свадьбу или день рождения. Раз они считают меня близким человеком, с которым хочется поделиться радостью, — значит, я провел неплохо.

— Вадим, у тебя не бывает приступов жалости к самому себе? Постоянно работаешь на износ...

— Какая может быть жалость? Я — артист, для меня счастье быть востребованным. Я — отец семейства. Осенью ожидается пополнение, ждем с супругой еще одного ребенка. Это острое, великое счастье — взять на руки своего ребенка, впервые заглянуть в его лицо.